Владимир Короленко
Слепой музыкант
Для среднего и старшего школьного возраста
Глава первая
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Бабка наклонилась ухом к ее что-то тихо шептавшим губам.
Отчего… отчего это он? - спрашивала больная едва слышно.
Бабка не поняла вопроса. Ребенок опять закричал. По лицу больной пробежало отражение острого страдания, и из закрытых глаз скользнула крупная слеза.
Отчего, отчего? - по-прежнему тихо шептали ее губы.
На этот раз бабка поняла вопрос и спокойно ответила:
Вы спрашиваете, отчего ребенок плачет? Это всегда так бывает, успокойтесь.
Но мать не могла успокоиться. Она вздрагивала каждый раз при новом крике ребенка и все повторяла с гневным нетерпением:
Отчего… так… так ужасно?
Бабка не слыхала в крике ребенка ничего особенного и, видя, что мать и говорит точно в смутном забытьи и, вероятно, просто бредит, оставила ее и занялась ребенком.
Юная мать смолкла, и только по временам какое-то тяжелое страдание, которое не могло прорваться наружу движением или словами, выдавливало из ее глаз крупные слезы. Они просачивались сквозь густые ресницы и тихо катились по бледным, как мрамор, щекам.
Быть может, сердце матери почуяло, что вместе с новорожденным ребенком явилось на свет темное, неисходное горе, которое нависло над колыбелью, чтобы сопровождать новую жизнь до самой могилы.
Может быть, впрочем, что это был и действительный бред. Как бы то ни было, ребенок родился слепым.
Сначала никто этого не заметил. Мальчик глядел тем тусклым и неопределенным взглядом, каким глядят до известного возраста все новорожденные дети. Дни уходили за днями, жизнь нового человека считалась уже неделями. Его глаза прояснились, с них сошла мутная поволока, зрачок определился. Но дитя не поворачивало головы за светлым лучом, проникавшим в комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков, которые покачивались у самых окон в густом деревенском саду. Мать, успевшая оправиться, первая с беспокойством заметила странное выражение детского лица, остававшегося неподвижным и как-то не по-детски серьезным.
Молодая женщина смотрела на людей, как испуганная горлица , и спрашивала:
Скажите же мне, отчего он такой?
Какой? - равнодушно переспрашивали посторонние. - Он ничем не отличается от других детей такого возраста.
Посмотрите, как странно ищет он что-то руками…
Дитя не может еще координировать движений рук с зрительными впечатлениями, - ответил доктор.
Отчего же он смотрит все в одном направлении?.. Он… он слеп? - вырвалась вдруг из груди матери страшная догадка, и никто не мог ее успокоить.
Доктор взял ребенка на руки, быстро повернул к свету и заглянул в глаза. Он слегка смутился и, сказав несколько незначащих фраз, уехал, обещая вернуться дня через два.
Мать плакала и билась, как подстреленная птица, прижимая ребенка к своей груди, между тем как глаза мальчика глядели все тем же неподвижным и суровым взглядом.
Доктор действительно вернулся дня через два, захватив с собой офтальмоскоп . Он зажег свечку, приближал и удалял ее от детского глаза, заглядывал в него и, наконец, сказал с смущенным видом:
К сожалению, сударыня, вы не ошиблись… Мальчик действительно слеп, и притом безнадежно…
Мать выслушала это известие с спокойной грустью.
Я знала давно, - сказала она тихо.
Семейство, в котором родился слепой мальчик, было немногочисленно. Кроме названных уже лиц, оно состояло еще из отца и «дяди Максима», как звали его все без исключения домочадцы и даже посторонние. Отец был похож на тысячу других деревенских помещиков Юго-западного края: он был добродушен, даже, пожалуй, добр, хорошо смотрел за рабочими и очень любил строить и перестраивать мельницы. Это занятие поглощало почти все его время, и потому голос его раздавался в доме только в известные, определенные часы дня, совпадавшие с обедом, завтраком и другими событиями в том же роде. В этих случаях он всегда произносил неизменную фразу: «Здорова ли ты, моя голубка?» - после чего усаживался за стол и уже почти ничего не говорил, разве изредка сообщал что-либо о дубовых
- Петр – родился в богатой семье Попельских. С самого рождения был слеп. Увлекся игрой на музыкальных инструментах. Очень тонкая натура. Ему присущи частые перемены настроения.
- Максим – дядя Петруся, брат его матери. Стал инвалидом после участия в боях против австрийцев, принадлежал к гарибальдийским сподвижникам.
- Анна
– мать Пети. Очень любит сына. Старается во всем ему потакать, чем постоянно злит Максима.
Эвелина – возлюбленная Петра. Познакомились еще в раннем детстве. С первой встречи детей связала крепкая дружба. Станет женой слепого музыканта и подарит ему сына.
Другие герои - Пан Попельский – муж Анны Михайловны, отец слепого мальчика. Любит семью, увлекается строительством мельниц. Дома бывает только по вечерам, так как много времени уделяет своему увлечению.
- Иохим – конюх, чья игра на дудке очень понравится слепому мальчику, способному видеть сердцем. Сначала играл на скрипке, но после неразделенной любви к панночке, забросил музыку, а вскоре смастерил себе дудочку, звуки которой покорят сердце сына Попельских.
Краткое содержание «Слепой музыкант» Короленко
Глава первая
I-II
В одной из состоятельных, интеллигентных семей, проживающих в Юго-западном крае, родился первенец. Вместо того, чтобы радоваться появлению маленького человечка, молодая женщина не переставала плакать. Материнское сердце предчувствовало беду. Она замечает, что сынок не реагирует на свет. Его беспорядочные движения ручками наводили на мысль, что он что-то ищет. После осмотра лекаря, был вынесен вердикт о том, что ребенок слеп. Его мать даже не была удивлена, так как давно понимала это.
Семья, где родился незрячий мальчик, была немногочисленна. Кроме отца, в доме жил брат матери, которого все называли «Дядя Максим». Хозяин особняка много времени проводил за строительством мельниц, поэтому его голос раздавался дома очень редко. Это увлечение поглотило его целиком. Он любит свою супругу, старается выполнять все ее просьбы и пожелания. А вот брат пани был гарибальдийским сподвижником. В одной из многочисленных дуэлей он получил серьезное ранение, и его левая рука так и осталась травмирована. На поле боя он потерял ногу.
Ребенок рос активным и любознательным. Он пытался улавливать все окружающие его звуки. Мать он узнавал по походке или по шелесту платья. Когда она впервые вывела его далеко в горы, где можно было услышать шум реки, звон ветра, ощутить эхо, малыш потерял сознание. Так произошло от переизбытка всего нового.
Недавние события очень растревожили Максима. Он увлекся литературой, раскрывающий многие тайны детской психологии. После неудачной прогулки ребенок несколько дней пролежал в бреду.
Глава вторая
Пете шел пятый год. Он научился ходить по дому, искать нужные ему предметы, как будто видел их перед собой. По двору он передвигался с палкой, а больше предпочитал ползать. В одну из ночей он услышал, как конюх играл на дудке. Музыка глубоко запала в его детскую душу. Он рассказал маме о своих новых чувствах, которые вызывали звуки музыкального инструмента.
Однажды мать не обнаружила сына в кровати, придя поцеловать его на ночь. Мальчик пошел на звук переливов завораживающей мелодии. С тех пор его было сложно выгнать из конюшни. Пани Попельская даже ревновала малыша. Она попросит мужа привезти из города пианино. Ведь у нее самой за плечами музыкальная школа.
Пианино доставили. Сынок Попельских не жаловал его. Точнее, его звуки даже наводили ужас на паренька. Мать переживала, но не сдавалась, и продолжала играть. Наконец лед был сломан. Сын заслушался.
Вскоре мальчик пришел в гостиную, и его маленькие ручонки познакомились с городским инструментом. Дядя Максим думал о том, что хорошо бы было развивать его музыкальные способности. Вместе они идут к Иохиму, и тот поет им песню о своем свободолюбивом народе.
XII-XIII
Слушая о том, как жнут жнецы, каждый рисовал в уме воображаемые картины. Максим вспоминал о прошлой жизни, восхищался казацкими походами, о которых упоминалось в песне. Племянник же представлял горы, звук серпа, шорох колосков.
Глава третья
В шесть лет Петрусь, несмотря на слепоту, сам убирал свои вещи, застилал кровать. Максим занимался с ним физическими упражнениями, изучал историю. Иногда они приглашали соседских мальчишек. Но те немного боялись незрячего панича. Да и сам мальчик был не в восторге от гостей.
Недалеко от усадьбы Попельских поселился новый посессор. Он и его супруга пребывали в преклонном возрасте, их дочь была ровесницей Пети. Дети встретятся на холме над рекой. Она услышит красивые музыкальные переливы и спросит его, кто же тут играл. Мальчик прогонит ее. Уже в таком возрасте в нем взыграет эгоизм, навеянный чрезмерной материнской опекой. Он скажет девочке о том, что мать запретила, чтобы к нему приближались.
Но ребята снова встретятся, на той же поляне. Они станут дружить. Мальчик, изучая руками цветы, которые она нарвала, захочет также познакомиться с ее лицом. Он испугает новую знакомую. Ее растерянность напомнить ему о недуге. Петрусь признается ей в этом. Она обнимет его и заплачет, как будто чувствуя его боль. Мальчик расскажет, что умеет читать специальные книги, может писать. Так же девочка узнает и о дяде Максиме.
С тех пор Эвелина стала частой гостьей в доме семейства Попельских. Максим обучал наукам уже и ее. Дружба крепчала. И это было очень полезно для замкнутого Петра. Родители детей тоже подружились.
Глава четвертая
Максим понимал, что уже не только родные люди занимали внимание Петруся. Он часто говорил об Эвелине. Дети стали неразлучными друзьями. Мальчик с огромным восторгом рассказывал маме, что во сне он видел ее и всех окружающих. После этого, он был очень расстроен. Иохим подарил ему аиста. Петя твердил, что видит размытые контуры его окраса. Дядя не верил в это.
С возрастом характер Петруся менялся все больше. Он ставал серьезнее, редко улыбался. Во многом он переставал замечать радость. Часто им овладевало отчаяние и грусть. Лишь только Эвелине под силу было вывести его из такого состояния. Он все чувствовал еще острее, чем в детстве. Даже полет блестящего метеора не ускользнул от его обостренного слуха.
Глава пятая
Прошло еще несколько лет. Петр превратился в серьезного молодого юношу. Максим решил разнообразить жизнь новыми знакомыми. Он приглашает в поместье своего старого друга вместе с сыновьями студентами музыкальных учебных заведений.
Молодые люди ведут беседы на разные темы. Больше всего их увлекает поиск смысла жизни, планов на будущее. Парни интересуются у Эвелины или она уже обрисовала свою взрослую судьбу. Она отвечает им, что у каждого своя предначертанная дорога.
Гости немного утомили Петра. Но по его взгляду мать с Максимом сразу поняли, что неведомые доселе впечатления, от общения с чужими людьми, завлекли парня. Через две недели гости вернулись вновь.
VII-VIII
Один из студентов открыто показывает Эвелине, что она ему нравится. Петр уходит к заброшенной мельнице. Девушка, глядя на это, следует за ним. Объясняется ему в любви. Молодые люди решают пожениться.
Веля и Петрусь вернулись к гостям. Парень сел за пианино и начал свою игру. Гости были поражены его талантом. Они как будто оказались в другом измерении. Один из гостей советует ему обучать других людей музыкальному ремеслу.
Глава шестая
Семья Попельных уехала погостить к Ставрученкам. Петр был счастлив от новых впечатлений. Но после поездки в монастырь, парень вновь загрустил. Там он встретил слепого звонаря. Разговор с ним расстроил Петю. В скором времени все забылось, и он уже с радостью развлекал семью Ставрученко игрой на различных музыкальных инструментах.
Настала зима. Эвелина с родителями уехала к родственнице, и Петр очень скучал. Перед ождеством Яскульские вернулись. Петрусь сказал девушке о том, что им лучше расстроить отношения. Так бывало, когда его охватывали порывы меланхолии.
Петр все чаще вспоминает слепца с колокольни. Он говорит, что порою завидует таким людям. Идя с Максимом в церковь, куда привезли чудодейственную икону, они встречают нищих слепых, просящих милостыню. Это подкосило и без того пошатнувшееся психологическое состояние парня. С дядей они объявляют всем, что Петя едет в Киев, учиться к талантливому пианисту. На самом же деле парень будет странствовать со слепыми музыкантами. Вскоре он вернется домой.
Глава седьмая
Эвелина и Петр поженились. Новость о будущем отцовстве он воспринял с испугом. Однако все обошлось. Малыш родился зрячим. В момент радости Петру кажется, что он видит всех родных, но сразу же забывает как они выглядят.
Эпилог
Спустя три года после рождения сына, Петр Попельский дебютировал в Киеве с концертом. В тот период там проходили Контрактовые ярмарки, и очень много людей пришло послушать слепого музыканта, о судьбе которого слагали легенды. Одни говорили, что в юности его похитили слепцы, просящие милостыню, другие опровергали это. На сцену Петруся вывела любимая жена. Публика восхищалась им, казалось, что его глаза действительно видят.
Завораживающая музыка наполнила зал. Не мог не прийти и Максим. Седина уже покрыла его голову. Он слушал, и плакал от счастья. Ведь дядя понимал, что Петр прозрел. Нет, он не стал видеть, он стал чувствовать чужую боль и горе. Эгоизм отступил, его сердце наполнилось любовью и уважением к другим. Он играл и растворялся в музыке. Петр стал искренним. Именно этим он привлекал. Зрители наслаждались игрой талантливейшего слепого музыканта.
Чувствую, что пересмотр и дополнения в повести, выдержавшей уже несколько изданий, являются неожиданными и требуют некоторого объяснения. Основной психологический мотив этюда составляет инстинктивное, органическое влечение к свету. Отсюда душевный кризис моего героя и его разрешение. И в устных, и в печатных критических замечаниях мне приходилось встречать возражение, по-видимому, очень основательное: по мнению возражающих, этот мотив отсутствует у слепорожденных, которые никогда не видели света и потому не должны чувствовать лишения в том, чего совсем не знают. Это соображение мне не кажется правильным: мы никогда не летали, как птицы, однако все знают, как долго ощущение полета сопровождает детские и юношеские сны. Должен, однако, признаться, что этот мотив вошел в мою работу, как априорный, подсказанный лишь воображением. Только уже несколько лет спустя после того, как мой этюд стал выходить в отдельных изданиях, счастливый случай доставил мне во время одной из моих экскурсий возможность прямого наблюдения. Фигуры двух звонарей (слепой и слепорожденный), которые читатель найдет в гл. VI, разница их настроений, сцена с детьми, слова Егора о снах – все это я занес в свою записную книжку прямо с натуры, на вышке колокольни Саровского монастыря Тамбовской епархии, где оба слепые звонаря, быть может, и теперь еще водят посетителей на колокольню. С тех пор этот эпизод – по моему мнению, решающий в указанном вопросе – лежал на моей совести при каждом новом издании моего этюда, и только трудность браться снова за старую тему мешала мне ввести его раньше. Теперь он составил самую существенную часть добавлений, вошедших в это издание. Остальное явилось попутно, так как, – раз тронув прежнюю тему, – я уже не мог ограничиться механической вставкой, и работа воображения, попавшего в прежнюю колею, естественно отразилась и на прилегающих частях повести.
Глава первая
I
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Бабка наклонилась ухом к ее что-то тихо шептавшим губам.
– Отчего… отчего это он? – спрашивала больная едва слышно.
Бабка не поняла вопроса. Ребенок опять закричал. По лицу больной пробежало отражение острого страдания, и из закрытых глаз скользнула крупная слеза.
– Отчего, отчего? – по-прежнему тихо шептали ее губы.
На этот раз бабка поняла вопрос и спокойно ответила:
– Вы спрашиваете, отчего ребенок плачет? Это всегда так бывает, успокойтесь.
Но мать не могла успокоиться. Она вздрагивала каждый раз при новом крике ребенка и все повторяла с гневным нетерпением:
– Отчего… так… так ужасно?
Бабка не слыхала в крике ребенка ничего особенного и, видя, что мать говорит точно в смутном забытьи и, вероятно, просто бредит, оставила ее и занялась ребенком.
Юная мать смолкла, и только по временам какое-то тяжелое страдание, которое не могло прорваться наружу движениями или словами, выдавливало из ее глаз крупные слезы. Они просачивались сквозь густые ресницы и тихо катились по бледным, как мрамор, щекам. Быть может, сердце матери почуяло, что вместе с новорожденным ребенком явилось на свет темное, неисходное горе, которое нависло над колыбелью, чтобы сопровождать новую жизнь до самой могилы.
Может быть, впрочем, это был и действительный бред. Как бы то ни было, ребенок родился слепым.
II
Сначала никто этого не заметил. Мальчик глядел тем тусклым и неопределенным взглядом, каким глядят до известного возраста все новорожденные дети. Дни уходили за днями, жизнь нового человека считалась уже неделями. Его глаза прояснились, с них сошла мутная поволока, зрачок определился. Но дитя не поворачивало головы за светлым лучом, проникавшим в комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков, которые покачивались у самых окон в густом деревенском саду. Мать, успевшая оправиться, первая с беспокойством заметила странное выражение детского лица, остававшегося неподвижным и как-то не по-детски серьезным.
Молодая женщина смотрела на людей, как испуганная горлица, и спрашивала:
– Скажите же мне, отчего он такой?
– Какой? – равнодушно переспрашивали посторонние. – Он ничем не отличается от других детей такого возраста.
– Посмотрите, как странно ищет он что-то руками…
– Дитя не может еще координировать движений рук с зрительными впечатлениями, – ответил доктор.
– Отчего же он смотрит все в одном направлении?.. Он… он слеп? – вырвалась вдруг из груди матери страшная догадка, и никто не мог ее успокоить.
Доктор взял ребенка на руки, быстро повернул к свету и заглянул в глаза. Он слегка смутился и, сказав несколько незначащих фраз, уехал, обещая вернуться дня через два.
Мать плакала и билась, как подстреленная птица, прижимая ребенка к своей груди, между тем как глаза мальчика глядели все тем же неподвижным и суровым взглядом.
Доктор, действительно, вернулся дня через два, захватив с собой офтальмоскоп. Он зажег свечку, приближал и удалял ее от детского глаза, заглядывал в него и, наконец, сказал с смущенным видом:
– К сожалению, сударыня, вы не ошиблись… Мальчик, действительно, слеп, и притом безнадежно…
Мать выслушала это известие с спокойной грустью.
– Я знала давно, – сказала она тихо.
Владимир Короленко
Слепой музыкант
Для среднего и старшего школьного возраста
Глава первая
Ребенок родился в богатой семье Юго-западного края, в глухую полночь. Молодая мать лежала в глубоком забытьи, но, когда в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Бабка наклонилась ухом к ее что-то тихо шептавшим губам.
Отчего… отчего это он? - спрашивала больная едва слышно.
Бабка не поняла вопроса. Ребенок опять закричал. По лицу больной пробежало отражение острого страдания, и из закрытых глаз скользнула крупная слеза.
Отчего, отчего? - по-прежнему тихо шептали ее губы.
На этот раз бабка поняла вопрос и спокойно ответила:
Вы спрашиваете, отчего ребенок плачет? Это всегда так бывает, успокойтесь.
Но мать не могла успокоиться. Она вздрагивала каждый раз при новом крике ребенка и все повторяла с гневным нетерпением:
Отчего… так… так ужасно?
Бабка не слыхала в крике ребенка ничего особенного и, видя, что мать и говорит точно в смутном забытьи и, вероятно, просто бредит, оставила ее и занялась ребенком.
Юная мать смолкла, и только по временам какое-то тяжелое страдание, которое не могло прорваться наружу движением или словами, выдавливало из ее глаз крупные слезы. Они просачивались сквозь густые ресницы и тихо катились по бледным, как мрамор, щекам.
Быть может, сердце матери почуяло, что вместе с новорожденным ребенком явилось на свет темное, неисходное горе, которое нависло над колыбелью, чтобы сопровождать новую жизнь до самой могилы.
Может быть, впрочем, что это был и действительный бред. Как бы то ни было, ребенок родился слепым.
Сначала никто этого не заметил. Мальчик глядел тем тусклым и неопределенным взглядом, каким глядят до известного возраста все новорожденные дети. Дни уходили за днями, жизнь нового человека считалась уже неделями. Его глаза прояснились, с них сошла мутная поволока, зрачок определился. Но дитя не поворачивало головы за светлым лучом, проникавшим в комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков, которые покачивались у самых окон в густом деревенском саду. Мать, успевшая оправиться, первая с беспокойством заметила странное выражение детского лица, остававшегося неподвижным и как-то не по-детски серьезным.
Молодая женщина смотрела на людей, как испуганная горлица , и спрашивала:
Скажите же мне, отчего он такой?
Какой? - равнодушно переспрашивали посторонние. - Он ничем не отличается от других детей такого возраста.
Посмотрите, как странно ищет он что-то руками…
Дитя не может еще координировать движений рук с зрительными впечатлениями, - ответил доктор.
Отчего же он смотрит все в одном направлении?.. Он… он слеп? - вырвалась вдруг из груди матери страшная догадка, и никто не мог ее успокоить.
Доктор взял ребенка на руки, быстро повернул к свету и заглянул в глаза. Он слегка смутился и, сказав несколько незначащих фраз, уехал, обещая вернуться дня через два.
Мать плакала и билась, как подстреленная птица, прижимая ребенка к своей груди, между тем как глаза мальчика глядели все тем же неподвижным и суровым взглядом.
Доктор действительно вернулся дня через два, захватив с собой офтальмоскоп . Он зажег свечку, приближал и удалял ее от детского глаза, заглядывал в него и, наконец, сказал с смущенным видом:
К сожалению, сударыня, вы не ошиблись… Мальчик действительно слеп, и притом безнадежно…
Мать выслушала это известие с спокойной грустью.
Я знала давно, - сказала она тихо.
Семейство, в котором родился слепой мальчик, было немногочисленно. Кроме названных уже лиц, оно состояло еще из отца и «дяди Максима», как звали его все без исключения домочадцы и даже посторонние. Отец был похож на тысячу других деревенских помещиков Юго-западного края: он был добродушен, даже, пожалуй, добр, хорошо смотрел за рабочими и очень любил строить и перестраивать мельницы. Это занятие поглощало почти все его время, и потому голос его раздавался в доме только в известные, определенные часы дня, совпадавшие с обедом, завтраком и другими событиями в том же роде. В этих случаях он всегда произносил неизменную фразу: «Здорова ли ты, моя голубка?» - после чего усаживался за стол и уже почти ничего не говорил, разве изредка сообщал что-либо о дубовых валах и шестернях. Понятно, что его мирное и незатейливое существование мало отражалось на душевном складе его сына. Зато дядя Максим был совсем в другом роде. Лет за десять до описываемых событий дядя Максим был известен за самого опасного забияку не только в окрестностях его имения, но даже в Киеве на «Контрактах» . Все удивлялись, как это в таком почтенном во всех отношениях семействе, каково было семейство пани Попельской, урожденной Яценко, мог выдаться такой ужасный братец. Никто не знал, как следует с ним держаться и чем ему угодить. На любезности панов он отвечал дерзостями, а мужикам спускал своеволие и грубости, на которые самый смирный из «шляхтичей» непременно бы отвечал оплеухами. Наконец, к великой радости всех благомыслящих людей , дядя Максим за что-то сильно осердился на австрийцев и уехал в Италию; там он примкнул к такому же забияке и еретику - Гарибальди , который, как с ужасом передавали паны помещики, побратался с чертом и в грош не ставит самого папу . Конечно, таким образом Максим навеки погубил свою беспокойную схизматическую душу, зато «Контракты» проходили с меньшими скандалами, и многие благородные мамаши перестали беспокоиться за участь своих сыновей.
Должно быть, австрийцы тоже крепко осердились на дядю Максима. По временам в Курьерке, исстари любимой газете панов помещиков, упоминалось в реляциях его имя в числе отчаянных гарибальдийских сподвижников, пока однажды из того же Курьерка паны не узнали, что Максим упал вместе с лошадью на поле сражения. Разъяренные австрийцы, давно уже, очевидно, точившие зубы на заядлого волынца (которым, чуть ли не одним, по мнению его соотечественников, держался еще Гарибальди), изрубили его, как капусту.
Плохо кончил Максим, - сказали себе паны и приписали это специальному заступничеству св. Петра за своего намесника. Максима считали умершим.
Оказалось, однако, что австрийские сабли не сумели выгнать из Максима его упрямую душу и она осталась, хотя я в сильно попорченном теле. Гарибальдийские забияки вынесли своего достойного товарища из свалки, отдали его куда-то в госпиталь, и вот, через несколько лет, Максим неожиданно явился в дом своей сестры, где и остался.
Теперь ему было уже не до дуэлей. Правую ногу ему совсем отрезали, и потому он ходил на костыле, а левая рука была повреждена и годилась только на то, чтобы кое-как опираться на палку. Да и вообще он стал серьезнее, угомонился, и только по временам его острый язык действовал так же метко, как некогда сабля. Он перестал ездить на «Контракты», редко являлся в общество и большую часть времени проводил в своей библиотеке за чтением каких-то книг, о которых никто ничего не знал, за исключением предположения, что книги совершенно безбожные. Он также писал что-то, но так как его работы никогда не являлись в Курьерке, то никто не придавал им серьезного значения.
В то время, когда в деревенском домике появилось и стало расти новое существо, в коротко остриженных волосах дяди Максима уже пробивалась серебристая проседь. Плечи от постоянного упора костылей поднялись, туловище приняло квадратную форму. Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, - все это пугало посторонних, и только близкие к инвалиду люди знали, что в изрубленном теле бьется горячее и доброе сердце, а в большой квадратной голове, покрытой щетиной густых волос, работает неугомонная мысль.
Но даже и близкие люди не знали, над каким вопросом работала эта мысль в то время. Они видели только, что дядя Максим, окруженный синим дымом, просиживает по временам целые часы неподвижно, с отуманенным взглядом и угрюмо сдвинутыми густыми бровями. Между тем изувеченный боец думал о том, что жизнь - борьба и что в ней нет места для инвалидов. Ему приходило в голову, что он навсегда выбыл уже из рядов и теперь напрасно загружает собою фурштат ; ему казалось, что он рыцарь, выбитый из седла жизнью и поверженный в прах. Не малодушно ли извиваться в пыли, подобно раздавленному червяку; не малодушно ля хвататься за стремя победителя, вымаливая у него жалкие остатки собственного существования?
Чувствую, что пересмотр и дополнения в повести, выдержавшей уже несколько изданий, являются неожиданными и требуют некоторого объяснения. Основной психологический мотив этюда составляет инстинктивное, органическое влечение к свету. Отсюда душевный кризис моего героя и его разрешение. И в устных, и в печатных критических замечаниях мне приходилось встречать возражение, повидимому, очень основательное: по мнению возражающих, этот мотив отсутствует у слепорожденных, которые никогда не видели света и потому не должны чувствовать лишения в том, чего совсем не знают. Это соображение мне не кажется правильным: мы никогда не летали, как птицы, однако, все знают, как долго ощущение полета сопровождает детские и юношеские сны. Должен, однако, признаться, что этот мотив вошел в мою работу, как априорный, подсказанный лишь воображением. Только уже несколько лет спустя после того, как мой этюд стал выходить в отдельных изданиях, счастливый случай доставил мне во время одной из моих экскурсий возможность прямого наблюдения. Фигуры двух звонарей (слепой и слепорожденный), которые читатель найдет в гл. VI, разница их настроений, сцена с детьми, слова Егора о снах — все это я занес в свою записную книжку прямо с натуры, на вышке колокольни Саровского монастыря Тамбовской епархии, где оба слепые звонаря, быть может, и теперь еще водят посетителей на колокольню. С тех пор этот эпизод, — по моему мнению, решающий в указанном вопросе, — лежал на моей совести при каждом новом издании моего этюда, и только трудность браться снова за старую тему мешала мне ввести его раньше. Теперь он составил самую существенную часть добавлений, вошедших в это издание. Остальное явилось попутно, так как, — раз тронув прежнюю тему, — я уже не мог ограничиться механической вставкой, и работа воображения, попавшего в прежнюю колею, естественно отразилась и на прилегающих частях повести. 25 февраля 1898 г.
